«Последний глоток нормальности перед падением в неизвестность»

«Я так привык находиться в глуши, — говорит Майкл С. Холл. — На самом деле, мне это даже очень нравится». Актер вышел на интервью из своего пандемийного убежища на севере штата Нью-Йорк, где он обитает с марта. Шерстяная шапка, зимнее пальто и лесной пейзаж на заднем фоне сразу напомнили журналисту (печально) известный финал сериала «Декстер». Во время самоизоляции Холл был занят записью альбома своей новой группы Princess Goes to the Butterfly Museum, которую он создал вместе с ударником Morningwood Педро Яновицем и клавишником Blondie Мэттом Катц-Боэном. Все трое познакомились, когда играли в одном бродвейском мюзикле, а название коллектива придумала 4-летняя дочь Мэтта.
 
В интервью Майкл рассказал о том, каково впервые возглавить музыкальную группу в 49, о своем сотрудничестве с Дэвидом Боуи и грядущем возрождении «Декстера», которое запланировано на осень.

Где вы сейчас обитаете?
 
В доме, в округе Алстер, где живу с конца марта. Я приехал сюда вскоре после того, что стало не только нашим, но и, видимо, вообще последним концертом в нью-йоркском Mercury Lounge. Мне кажется, они закрылись на следующий день.
 
Странная, наверно, была атмосфера на выступлении?
 
Было жутковато, понимаете? С одной стороны, казалось, мы делаем что-то законное, но отчасти неправильное, немного бунтарское. С другой, у нас было ощущение последнего вдоха перед тем, как скатиться вниз с самой высокой американской горки. У нас было на удивление много посетителей, и все вышло как нельзя лучше, но если оглянуться назад, это напоминало игру в рулетку. Мы шутили, что даем последний концерт на Земле. Я знаю, что это не так, но все происходящее на самом деле напоминало последний глоток нормальности перед падением в неизвестность.

О финале «Декстера» сложено немало шуток, и многие из них вспоминаются прямо сейчас, при взгляде на то, как вы прячетесь в лесу...
 
Я в Орегоне! И я только что срубил дерево! [Смеется.] На самом деле, из-за того что часть работы приходится делать удаленно, записываемся мы долго. Я бы сказал, значительная часть вокала была записана в моем сарае за гаражом. Некоторые куски я просто залил на свой айфон, а ребята потом добавили их в микс. И все спрашивали: «Ого, как у вас получилось добиться такого звука?». Иногда мы встречаемся в городе, но в основном работаем вот так, конструируя все удаленно. И это помогло нам противостоять ощущению анабиоза и чистого ожидания в течение всего этого томительного периода неуверенности в том, когда именно мы окажемся на другой стороне и как она вообще будет выглядеть, эта сторона.
 
В вашем клипе на песню “Eat an Eraser” прямо ощущается влияние Дэвида Боуи. Вы впитали его во время работы над “Lazarus”?
 
Скажу больше — возможность участвовать в создании этого проекта, очень важного, как я понимаю, для позднего этапа его творчества, для моей карьеры и всей моей жизни стала кульминационным моментом. Я узнал о Боуи, вероятно, еще когда учился в школе, во времена “Let’s Dance”. Он определенно оказывает влияние на всех участников нашего коллектива. Есть место, где пересекаются все наши чувства, и этим местом может быть как раз Дэвид Боуи.

“Lazarus” стал для него своего рода лебединой песнью. Должно быть, он догадывался, что ему недолго оставалось на Земле. Поделился ли он с вами какой-то мудростью?
 
[Долгая пауза.] Ничего явного. Речь скорее о примере, который он подавал как один из культовых творцов прошлого века. Похоже, что он подходил к своему делу с таким искренним энтузиазмом и преисполненный духом сотрудничества. На первой же нашей встрече он сказал: «Большое тебе спасибо за то, что принимаешь в этом участие!». А я ответил: «Это вам спасибо, Дэвид Боуи!». [Смеется.] Вот в чем дело — у него была невидимая способность распространять вокруг себя культовый статус, который, если бы сам Боуи не был добрым человеком, господствовал бы надо всем и над всеми. Но то, как он себя вел, вдохновляло меня так же, как и остальное — естественная доброта, искренний детский энтузиазм и умение рисковать. Они характеризуют всю его историю.
 
Расскажите об исследовании сексуальности в своих работах...
 
Мне часто приписывают некие высказывания, связанные с разочарованием в черно-белом мышлении или мышлении в целом. Я и правда не хочу опираться на какие-то условности только во имя самих условностей — думаю, в этом есть некое творческое напряжение. Я обитал в разных местах, и могу сказать, что там, где «тоже» пересекается с «или», гораздо интереснее, чем там, где есть только «тоже» или только «или».

Почему вы решили вернуться к «Декстеру» спустя столько лет? Очевидно, боссы Showtime долго вас уговаривали...
 
Да уж. Разговор все еще продолжается, и с годами у нас появляются все новые идеи. Я думаю, в нашем случае эту историю стоит рассказать так, как не делали прежде другие продолжения культовых шоу. Полагаю, прошло достаточно времени для того, чтобы она выглядела достаточно интригующей. Скажем честно: финал удовлетворил не всех, поэтому осталась надежда пересказать его по-новому. Да, я являюсь частью той группы людей, которые периодически задаются вопросом, что же, черт возьми, случилось с Декстером дальше. Так что я рад вернутся к данному образу. У меня еще не было опыта работы с одним персонажем на протяжении стольких лет.
 
Вы считаете критику финала оправданной?
 
Критика, основанная на чьем-то опыте, оправдана. Я определенно всегда считал, что Декстер поступил верно. Понятно, что некоторым это не понравилось, но думаю, большинство было раздосадовано не тем, что он сделал, а каким образом. И это тоже справедливо. Ведь мы живем в эпоху, когда планка для всеобщего удивления, удовлетворения и завершения истории задрана очень высоко. Говоря о широком спектре финалов, я баловался такими крайностями как «чрезвычайно удовлетворительный» и «крайне неудовлетворительный».

Источник: The Daily Beast